Разговор в Эчмиадзине - «Новости Армении»

Отрывок из рассказа Гургена Маари «Горящие сады», повествующий о беседе двух великих сынов армянского народа, католикоса Мкртыча Хримяна и художника-воина Фаноса Терлемезяна.

Однажды Фанос бежал из тюрьмы. Как он умудрился, спросите у него самого. Он бежал и в палящий знойный день объявился в Эчмиадзине. А как и каким образом - опять же спросите у него самого, крепко сбитого члена военного командования, сорок раз прошедшего огни и воды и лежащего сейчас под послеполуденным солнышком на скамье в саду перед штабом, у этого мужчины сорока восьми лет от роду, который так и не завел семьи, но зато завел двух прекрасных возлюбленных, одна другой ревнивее, одна другой страстнее и преданней, - Оружие и Кисть.

- Фанос! Простынешь, - слышится в открытое окно голос Екаряна.

В Эчмиадзине зной, духота, наказание Божье - возвращается к воспоминаниям Фанос.

- С чего это я простыну, вон какое солнце...

Очутиться в Эчмиадзине и не повидать восседающего, в патриаршем дворце васпураканского орла и Отца всех армян - все равно что очутиться в Армении и не увидеть Арарат. Верховный патриарх и католикос всех армян сидел на садре и держал двумя пальцами толстую дымящуюся самокрутку - с орлиным носом, седыми волнистыми волосами и умнейшими миндалевидными глазами прекрасный Батюшка Хримян.

- Знаешь Артака Дарбиняна?

- Знаю, святейший.

- У нас с ним был такой же разговор. И о тебе он упоминал. Много раз я уже рассказывал, но и тебе повторю притчу про бумажный и про железный черпаки, я сам ее сочинил. Собрались в Берлине вокруг огромного котла с арисой все народы, вооруженные железными черпаками, побольше и поменьше. У кого черпак был большой, тот и зачерпнул вдоволь, у кого маленький - зачерпнул мало... Мы тоже сунулись было за своей долей, да наш черпак застрял в арисе, потому как не железный он у нас был, а бумажный...

- Значит...

- Не спеши, - осадил Фаноса святейший, заметно нервничая: предмет разговора совершенно очевидно не доставлял ему радости. Уверенными, без признаков старческой дрожи пальцами он скрутил новую папиросу, раскурил ее от старой, догоравшей, и загасил окурок в пепельнице. Пепельница... Фанос сразу заметил эту продолговатую серебряную пепельницу: одна ее сторона представляла из себя крутой утес, на котором восседал орел с крючковатым клювом. "Подарок ванских ювелиров", - подумал Фанос.

- Подарок ванских ювелиров, - сказал Батюшка Хримян, будто разгадав его мысли. - Этот орел - ты видишь? - этот орел я, злосчастный ваш отец, больше похожий на сову... Наш знаменитый поэт Сиаманто посвятил мне стихотворение; не приходилось читать?

... Встань, святейший, Встань, о драгоценный отец наш! Сызнова подыми, Орел, древнее свое Копье!

Сведи нас случай, я бы сказал: о драгоценный сын мой Сиаманто, твои стихи прекрасны, но идти на неверных турок с одними лишь красивыми стихами да с древним копьем Батюшки Хримяна - это наивно, сын мой... Саак, Саак!

Дверь отворилась, и на пороге в легком поклоне возникла фигура улыбчивого чернобрового и черноусого Саака. - Саак, нам два копия, - невнятно произнес его святейшество.

- Два копья? - опешил Саак.

- Господь с тобой, я сказал: ко-фи-я. Какие копья у католикоса всех армян?.. Словом, две чашки кофе.

Святейший улыбнулся обаятельной своей улыбкой, и она сделала его лицо еще обаятельный и святее. И тогда он повысил голос:

- Хримян и ныне убежден, что ни один народ не может, не обладая силой, во всеуслышание заявить о себе и о своих правах, однако Хримян не говорил, будто довольно двух-трех кремневых ружей, дробовиков, берданок или самопалов,чтобы поднять армянский народ и освободиться от ярма тирании; точно так же Хримян не говорил, будто безумные и бессмысленные кровопролития способны поставить на колени турецкое правительство или привлечь на нашу сторону двуличную европейскую дипломатию.

Католикос облокотился на подушки - казалось, он не просто поудобней садится, но выбирает позицию для сокрушительной атаки. Его глаза сверкали воинственной решимостью разбить противника в пух и прах. И все же, должно быть, что-то припомнив, он улыбнулся.

- Послушай, терлемезяновское дитя, уж не думаешь ли ты, что Батюшка Хримян подстрекает тебя прямо отсюда мчаться убивать какого-нибудь Нури, чтобы турки за одного этого Нури или недобитого Шакыра пожрали бог весть сколько армян? Класть десятерых за одного - к чему мы так придем? Что это за Махмудова торговля? Знаешь притчу про купца Махмуда? Не знаешь? Что ж ты тогда знаешь? Так вот, Махмуду до смерти хочется прослыть купцом-воротилой, и он принимается торговать арбузами. Но вместо того, чтобы купить подешевле, а продать подороже и получить прибыток, наш горе-купец все время остается в убытке, однако ж и бровью не ведет и упорно торгует, как торговал. Друзья и родные вразумляют его: очнись, дескать, ты же вконец прогоришь! Догадайся, что отвечает наш воротила. "Плевать мне на прибыток-убыток, мне надо, чтобы люди сказали: Махмуд-ага торгует арбузами". Адр олсун: Махмуд-ага кавун сатар. Ну как?

Вошел Саак с двумя чашками кофе на продолговатом серебряном подносе, посреди которого был вырезан черный орел. Пили они кофе молча, мелкими глотками, и каждый думал о своем.

- Не женился? - внезапно спросил Хримян.

- Нет, святейший, - смиренно ответил Фанос.

- Намерен принять постриг?

- Никоим образом.

- Молодец. Артаку Дарбиняну взбрело в голову стать священником. Я его отчитал и отправил обратно. Нам теперь как воздух и вода нужны люди, мыслящие здраво и трезво, далекие от авантюр и показухи. Я знаю, мое имя треплют все, кому не лень, и правые и левые; консерваторы обвиняют меня в том, что я посеял смуту, а революционеры, прикрываясь мною как щитом, оправдывают свои безумства. Я не Дон Кихот на кляче и не Иисус Христос на осле. Для любого подневольного народа раболепие означает смерть духовную и телесную, мятежный дух народа должен бодрствовать - это верно. Но парикмахерскому ремеслу не учатся на голове клиента, и революционерам надобно затвердить это, как "Отче наш", ведь обучаясь своему ремеслу, они ставят под удар весь народ. Нет слов, среди восточно-армянских деятелей немало людей честных и самоотверженных, они с чистыми помыслами встали на путь борьбы, и путь их праведен, однако на праведном этом пути они не избегли роковых ошибок и соблазн нов. Эти ошибки не должны повториться. Сидеть в Тифлисе либо в том или ином европейском городе, устраивать воображаемые, восстания и размахивать бумажным мечом... Не будь кофе, еще бы жил ваш Батюшка? - оборвав на полуслове серьезный свой монолог, вполне серьезно произнес католикос.

Оторопев от резкого перехода, Фанос только и спросил:

- Святейший живет одним лишь кофе?

- И еще танапуром... и молоком. Годика через два кофе и танапур будут уже не про меня, и Батюшке останется цельное молоко, и ничего другого. Начали жизнь с молока, молоком и закончим... Закон природы.

Наступила тишина. День клонился к вечеру. Открытое окно патриарших покоев смотрело на запад, и в нем умещался величественный, безоговорочно гениальной кистью написанный пейзаж Араратской долины, который венчали голубоватые библейски Масисы, Большой и Малый. Там и сям в дымке и солнечной пыли проступали очертания деревень, и пирамидальные тополя, и извивы троп и тропинок.

- Смотри, смотри! Сколько ни смотри, все мало, - слышит Фанос чуточку жалостный, надломленный голос Отца всех армян. - Наши предки чтили прекрасное, а не здравый смысл, они селились в местах красивых и дивных, но не слишком удобных, не слишком подходящих для жилья. Да, мы романтики, и даже у самого темного, заурядного армянина есть в душе что-то огромное, романтическое, не говорю уж о наших великих... Но нам пора познать себя, свое окружение, свои возможности. Нам не к лицу детские воинственные игры, мы должны осмотрительно, кропотливо и упорно возводить духовные, да и каменные тоже, крепости и твердыни для защиты от внезапных ударов и бурь. Отец всех армян знает не хуже других, что говорить умно куда легче, нежели умно действовать, но пусть наконец в Турецкой Армении наши слова не расходятся с нашими делами, уже пора. Торговля по-махмудовски - не для нас. Будем осторожны, будем дорожить жизнью каждого армянина и прямо сейчас, не откладывая, займемся самообороной. Обжегшись на молоке, станем дуть на мацун. Верно написал вардапет Комитас: "Для нашего народа ценно не то, что имеет цену, а то, что не имеет и не может иметь цены, но все же стремится ее обрести". Хорошо сказано, а?.. Ты почему смеешься?

Теперь Фанос уже не помнит, смеялся ли он тогда, едва ли, скорее всего, волшебник-орел околдовал его и он чуть ли не в беспамятстве внимал этим мыслям, этим словам. Смеялся ли Фанос? Да нет, наверное, просто улыбался и выглядел довольно смешно. Осмотрительность, умеренность, дипломатичность - все эти премудрости никак не вяжутся с юными годами Фаноса и горячей его кровью. "Постарел орел, - видимо, думал Фанос, - а у каждого возраста своя логика. И что такое, в конце концов, старость, если не самооборона, оборона от горячего и холодного? Кофе, танапур, цельное молоко - это и есть умеренность и дипломатичность; так держать весы, чтобы чаша жизни перевешивала чашу смерти. Не послать ли к Батюшке Чато и Шеро, пускай подзаймется с ними дипломатией..."

- Мудрость приходит вместе со старостью - таков неуклонный и несправедливый закон природы, - сетует его святейшество, и Фаносу чудится, что его мысли для Батюшки Хримяна - открытая книга, но славного венца мудрости равно достойны те молодые, кто черпает из нажитого пожилыми и опыта опытных. Армянский народ знавал и горячее и холодное, были у.него умные вожди, бывали и глупые, в иные времена он тягался с персами, Египтом, Римом, Византией, нам три тысячи лет, пятьсот из них мы живем в плену. Ничто не вечно под солнцем, минует и это. Познаем же наше былое, чтобы понять настоящее и предугадать будущее, особенно будущее. Горе народу, который прозябает в темноте и холоде и кичится огнем праотцов. Такой народ похож на гусей, которые гордо и надменно ковыляют по деревенским улицам и гогочут, что их предки спасли Рим. Это не мешает распоследнему итальянцу, вместо того чтобы чтить их как священных птиц, поймать приглянувшуюся "святыню", свернуть ей шею, зажарить и съесть. Жареного гуся любишь?

В тот день Отец всех армян вволю потешился над Фаносом, заставил проглотить немало подслащенных, но попрежнему горьких пилюль, наконец тяжело поднялся с места, легко подошел к открытому окну с видом на Масис и во всей своей величавости стал лицом к легендарной горе - как изначальная деталь богодухновенного пейзажа Араратской долины. В душе Фаноса что-то дрогнуло. В двух шагах от него улыбался великий сеятель добра, света и преуспеяния. Как знать, не суждена ли была ему судьба армянского Петра Первого, будь у его народа свое государство, не живи он под крышей собственного дома нелюбимым примаком и, хуже того, врагом самозванного хозяина? Вот он стоит перед Фаносом, дерзкий провозвестник железного черпака и мятежного духа нации, о котором народ сложил песни и которого восславили поэты. И что сталось с некогда ширококрылым, в поднебесье парящим орлом? Теперь это мудрый филин, ухающий о самообороне, умеренности и дипломатии. Чего он достиг, Хримян, и чего достигнет Фанос, внимая ему? Не лучше ли тогда посвятить жизнь искусству, возвысить знамя армянского гения так, чтобы его увидел весь мир, и кистью художника добиться тогo, чего не удалось добиться оружием? Ведь сказано же: "Британия скорее откажется от своих островов, чем от Шекспира..." Конечно, это всего лишь красивые слова, Британия не откажется ни от того ни от другого... Положим, он не Шекспир, но ведь и Армения не Великобритания.

В голове Фаноса все смешалось, и он понял, что пора прощаться.

- В Ереване можешь отведать жареного гуся, это твое дело, а пока поешь с Батюшкой ванский танапур: Ну как?

- Благодарствуйте, ваше святейшество, - сказал Фанос. - Позвольте откланяться.

- Ну конечно, с Батюшкой скучно, - кивнул старик. - Раз так, ступай, Господь с тобой. Я не деспот, хотя здешние монахи считают меня именно деспотом... Ступай, а я останусь со своим танапуром и одиночеством. Как ты доберешься до Еревана?

- Найму коляску.

- А найдешь? Саак!

Появился Саак.

- Оседлай лошадь для господина Фаноса.

- Сию минуту, - сказал Саак и исчез.

Католикос приподнял правую руку, благословляя и прощаясь одновременно. Фанос взял эту белую мягкую руку, склонился к ней, поцеловал и бесшумно вышел из патриарших покоев.

Во дворе его ждала каряя в мушках оседланная лошадь.

- Что же мне делать с этой лошадью в Ереване... продать или вернуться на ней обратно? - с искренним недоумением спросил Фанос.

- Оставьте в резиденции епархиального начальника, господин. Счастливого пути!

Гурген Маари «Горящие сады» Путешествие в прошлое. По следам Заноса Терлемезяна

http://armenianhouse.org/mahari/orchards/25.html

Следующая похожая новость...