Увидеть Париж и остаться в живых. Блеск и нищета русской армии 1814 года - «Происшествия»

Бравурный тон рассказов о том, как русские взяли Париж, как там гуляли, как ими восхищались французы, задавался только и исключительно гвардейцами. Остальные победители жили впроголодь, продолжая «стойко переносить тяготы и лишения воинской службы». Наполеон, мы идем! 10 фактов о Заграничном походе русской армии Подробнее Отчасти так и было. И потому в ход идут откровенно сусальные картинки. Например, вот такая: «Русские, которых они нашли вовсе не такими, как воображали: стройность их полков, блестящая щеголеватость офицеров, говоривших с жителями их языком, красота русского царя, миролюбивые его намерения, кротость в войсках, какой не ожидали, — всё это было так внезапно для парижан, так противоположно тому, что они привыкли воображать…» Или вот: «Парижане, воображая русских, по описанию своих патриотов, варварами, питающимися человеческим мясом, а казаков — бородатыми циклопами, чрезвычайно удивились, увидевши российскую гвардию. И в ней — красавцев-офицеров, щеголей, не уступающих как в ловкости, так и в гибкости языка и степени образования, первейшим парижским франтам». Фокус, однако, в том, что первая картинка принадлежит перу Николая Бестужева, лейтенанта, историографа флота и писателя. Сам он Париж не брал, хотя его повесть «Русский в Париже 1814 года» и написана, что называется, «по реальным событиям». Второй документ принадлежит перу артиллерийского офицера Ильи Радожитского, который как раз за отчаянную храбрость при взятии Парижа был произведён в штабс-капитаны. Тут сомнений быть не может: у него должна быть написана вся правда. Из Парижа - с любовью. Что писали русские офицеры о французах в 1814 году Подробнее Просто цитируют только тот фрагмент правды, который попадает в общий бравурный тон. Тон же задаётся, как правило, мемуарами ветеранов гвардии. Скажем, воспоминаниями Ивана Казакова, прапорщика лейб-гвардии Семёновского полка: «Стоянка наша была сносная. Там было много ресторанов, где мы в первый раз по вступлении во Францию порядочно пообедали. Как нам, так и солдатам хорошее житьё было в Париже; нам и в голову не приходила мысль, что мы в неприятельском городе. И французы все — от высшего общества до крестьян — полюбили русских». Ещё бы не полюбить — при таком-то аттракционе неслыханной щедрости! Другой лейб-гвардеец, на этот раз из гусар, пишет: «Кто бывал в Париже, знает, что там почти птичьего молока можно достать, только были бы деньги. А деньги были розданы по повелению императора Александра Павловича чуть ли не накануне в размере двойного и тройного жалованья за все три кампании: 1812, 1813 и 1814 годов. Можно себе представить, каков поднялся кутёж в занятой нами неприятельской столице!» Представить можно. Другое дело, что многие русские офицеры, бывшие в Париже одновременно с этими мемуаристами, тоже могли себе только представить их кутежи. Потому что сами были вынуждены жить согласно поговорке: «Видит око, да зуб неймёт». Тот же самый артиллерист, штабс-капитан Илья Радожитский, вспоминает то, что цитируют крайне редко: «Но как у нас карманы были пусты, то мы не покушались зайти ни в одну ресторацию. Зато гвардейские офицеры наши, вкусив всю сладость жизни в Пале-Рояле, оставили там знатную контрибуцию». И в самом деле — зачем каким-то армейским артиллеристам деньги? Достаточно того, что этому воспитаннику Императорского военно-сиротского дома вообще повезло побывать в Париже. Подумаешь — без денег! Перебьётся. Ненужный триумф. Во что обошёлся России Заграничный поход 1813-1814 гг. Подробнее Другой русский офицер, Алексей Карпов, тоже оставил воспоминания о своём пребывании в Париже. Воспитанник Новгородского Военно-сиротского отделения для солдатских детей, он за Парижское сражение получил звание поручика. И как раз в тот момент, когда гвардия вступала в город и готовилась предаться блестящим кутежам, записал: «Так как война кончилась, следовательно, и фуражировка запретилась, а потому явился у нас в корпусе во всём недостаток, — в фураже, в провианте, даже и в дровах — а доставления ниоткуда не было. Тут мы и узнали всю тяжесть войны. Главное же начальство собралось всё в Париже, пировало от радости с Государем, а войско терпело во всём недостаток, и никто о том не думал, ни один генерал или полковой командир — всё пресмыкалось в Пале-Рояле». Впрочем, ему тоже повезло оказаться если не в самом городе, то хотя бы в Версале. Проездом. Или, вернее, проходом. Вот как это выглядело: «Когда мы проходили через Версаль своим парадом, как только можно чище и опрятней одеться старались. Но как вошли в Версаль, народ французский, видя нашу негодную одежду, разных цветов крестьянского сукна мундиры, людей, изнурённых до чрезвычайности, из которых половина босых, говорил: „И эти нас побили?“»