В кольце изменников и мошенников - «Новости дня»

Все объяснения тайных причин новейшей волны репрессий выглядят правдоподобно. Неясно только, как высоко эта волна поднимется. «Мы тут кряхтим, тянем тележку, как звери, а другие три-четыре месяца, а то и целый год в отпусках проводят», — с упреком сказал товарищ Сталин заслуженному члену ЦК Александру Смирнову, когда того в 1932-м разоблачали как участника очередной «антипартийной группы». То есть деловая бесполезность уже в те времена вменялась в вину на равных с нелояльностью. Нет причин думать, что традиция забыта. Сравнительно молодого еще экс-министра Абызова и семидесятилетнего академика РАН Ишаева объединяет то, что на высшей государственной службе они оба больше не состоят, и их арест не нарушит работу руководящих структур. В эту же логику укладывается дело инвестора Майкла Калви. Поскольку новейшая экономическая доктрина опирается вовсе не на частные, а на государственные инвестиции, то Калви и его сотрудники тоже стали реликтами прошлого — а значит, церемоний с ними можно не разводить. Все это сливается с подозрениями в нелояльности. Абызов, вероятно, когда-то рассчитывал на скорое преемничество Медведева. Калви якобы «финансировал оппозицию» в лице то ли дальнобойщиков, то ли неизвестно кого (интересно, под какую статью это подпадает?). Ишаев, перестав быть хабаровским губернатором, пытался стать Дэн Сяопином краевого масштаба и поддержал на прошлогодних выборах кандидата, не одобряемого центром. Эти объяснения, поддерживаемые большинством комментаторов, абсолютно правдоподобны. Как и наблюдения, что охранительные органы могут квалифицировать любую предпринимательскую сделку как мошенничество — ведь одна из сторон в ней получает прибыль и тем самым наживается. А поскольку работников в фирмах обычно больше одного, ничто не мешает трактовать эти трудовые коллективы как организованные преступные группы, что усугубляет предстоящие кары. Общепринятым у нас является также представление, что все или почти все крупные чиновники, и гражданские, и в форме, связаны с бизнесом — если не напрямую, то через членов семей, и, следовательно, в любой момент могут стать фигурантами дел. Поэтому на вести об арестах вчерашних собратьев они откликаются ростом если не трудового усердия, то уж лояльности точно. Добавочный страх в их рядах должна сеять и непрерывно растущая суровость приговоров. Огромные сроки — до двадцати и более лет, — затребованные на днях обвинением для экс-главы Коми Гайзера (тоже, кстати, медведевского назначенца) и двух десятков его подчиненных, показывают чиновникам, пребывающим пока на воле: последствия всего, что будет воспринято как промахи, окажутся необратимыми. Достаточно правдоподобной выглядит и гипотеза, что охранители получили высочайшую отмашку ловить всех подозрительных номенклатурщиков, а равно и потерявших практическую полезность отставников, так сказать, широким бреднем. Это хорошо монтируется и с другой популярной гипотезой насчет того, что азарт межклановой грызни идет по восходящей по мере сокращения размеров пирога. Нет, правда, полного консенсуса относительно того, зачем это вождю. Одни говорят о желании удовлетворить предполагаемую потребность народа в расправе с коррупционерами. Другие — об укреплении духа осажденной крепости, который без показательных репрессий может сам собой рассосаться. Что касается популярности репрессий, то широкие массы, судя по последнему отчету ФОМа, на них не откликнулись. Рейтинги так же посредственны, как и были. По крайней мере, пока. Признаки ликования видны только в рядах интеллигенции. Злорадство по поводу бед таких «морально ущербных» людей, как Абызов и прочие, гармонично соседствует с общей в этом кругу уверенностью, что их карают вовсе не за то, в чем формально обвиняют. Неправосудие, полагают наши интеллектуалы, вполне способно творить справедливость. И мало кто из них замечает, что кампания против номенклатурщиков является составной частью общего завинчивания гаек, объектами которого становятся и десятки крымских татар, только что арестованных по обвинению в террористических симпатиях, и свидетели Иеговы, чьи рассказы о пытках высмеяны Следственным комитетом как «попытка дискредитировать правоохранительные органы». Глава Крыма Сергей Аксенов мыслит яснее и видит дальше этого отряда наших интеллектуалов: «Любые разговоры о якобы репрессиях… — ложь и демагогия, попытка придать делу политический окрас… Все участники запрещенных организаций, работающих в интересах иностранных государств, будут отвечать в соответствии с законами…» Стоит понять, что именно такой подход применяется ко всем лицам, вовлекаемым в новооткрытые дела, будь они этически неприглядными миллиардерами или никому до этого не известными рядовыми людьми. Осажденная крепость должна быть очищена от всех, у кого есть какие-то зацепки снаружи. От каждого, кто ходит или может пойти не в ногу. От любых изменников и мошенников, практикующих и потенциальных. Поэтому те, кто публично, а также, видимо, подковерно критикует показательные процессы над богачами (как Силуанов или Кудрин), и те, кто, пусть и безуспешно, дает за них поручительство (от Дворковича до Чубайса), проявляют не только номенклатурно-корпоративную солидарность. Как и сановные обвиняемые, которые не признают вину. Сознательно или инстинктивно, те и другие пытаются помешать сделать истерию нормой, а репрессии — самораскручивающимся процессом. Когда-то номенклатурным коллегам Александра Смирнова даже в голову не пришло за него ручаться, да и сам он быстро научился каяться в несуществующих грехах и просить снисхождения. Чем это обернулось — и вовсе не для одной номенклатуры — известно.